Три сестры на Соловках

[b]В адрес редакции «Вечерней Москвы» пришло письмо от читателя Б. А. О., назвавшегося прямым потомком великого драматурга. Многолетний подписчик газеты обратился к нам с жалобой: якобы один известный режиссер несколько лет назад снял кинофильм по произведению его предка, грубо исказив содержание. «Имею ли я право предъявить этому режиссеру претензию через суд за искажение классики и потребовать материальную компенсацию за нанесенный моральный ущерб автору-классику, потомком которого я являюсь? – спрашивает читатель и продолжает: – Представим на секунду, что кое-кто сделал фильм «по мотивам «Евгения Онегина», в котором Онегин убивает Ленского не возле мельницы, а на балу у Лариных под звуки гитар и цыганских песен. Это выглядело бы весьма занимательно. Не правда ли?»[/b][b]А Чацкий – пианист[/b]Уважаемый читатель! К сожалению, вы не уточнили, как зовут вашего предкаклассика (да и вас тоже) и главное – в какое время он жил. По закону № 5351-1 от 9.07.1993 года «Об авторском праве и смежных правах» наследник имеет право пользоваться правами только в течение пятидесяти лет после смерти автора.По истечении этого срока авторские права становятся общественным достоянием и наследнику не принадлежат. Кто бы ни посягнул на интеллектуальную собственность, доставшуюся по наследству, прямому потомку остается только смириться.Вот если бы закон «охватывал» сотню-другую лет, тогда, можно предположить, многим видным деятелям театра и кино пришлось бы держать отчет перед лицом этого самого закона..Можно не сомневаться, что в первую очередь художественные поиски аукнулись бы Всеволоду Мейерхольду. Великому режиссеру пришлось бы отвечать по всей строгости закона перед прямыми потомками Н. В. Г. (Гоголя) и А. С. Г. (Грибоедова). Ну, за гоголевский «Ревизор» он, допустим, отделался бы штрафом: там в авторский сюжет вторгались разве что офицеры, которые выскакивали из шкафов в спальне Анны Андреевны. А вот за «Горе от ума», превратившееся в «Горе уму», Всеволод Эмильевич получил бы по полной программе: там Чацкий стал пианистом, Молчалин и Лиза кутили в кабаке под пение цыган, но самое главное – на афише святое для русской литературы имя Гоголя потеснил Мейерхольд, гордо именовавшийся «автором спектакля».Только еще не выветрившимся из страны новаторским революционным духом можно было объяснить безнаказанность (временную) экспериментов мастера. Спустя несколько десятилетий другой театральный гений Анатолий Эфрос, к примеру, публично каялся за то, что допустил вольности в отношении чеховской «Чайки», поставленной им в Театре имени Ленинского комсомола.[b]«Чайка» – наша слава боевая[/b]Другие времена – другие песни. Теперь только ленивый не допускает вольностей в отношении классики: переносят действие из одного времени в другое, вводят новых персонажей, сокращают, дописывают. У радикальных постановщиков это называется «смахнуть пыль веков с хрестоматийных шедевров».Не так давно модный театральный экспериментатор Эймунтас Някрошюс причесал на свой манер «Вишневый сад». Литовский режиссер, прославившийся умением кромсать текст и отправлять в мусорное ведро «ненужные» его части, в этот раз не стал опускаться до черной работы. Напротив, в «Вишневом саде» появилось много свежего: герои скачут на одной ноге, Фирс жует натурально сено, Раневская тащит на себе диван и позволяет висящему на кольцах интеллигентному Трофимову пинать себя ногами в грудь. В результате «Вишневый сад» разрастается с двух до шести часов – настоящий «Вишневый садище». (Каламбур напрашивается после пьесы Алексея Слаповского «Вишневый садик», поставленной в Театре Армии).Менее гениальные служители Мельпомены расправляются с великими чеховскими пылесборниками не более деликатно. Так, украинский режиссер Андрей Жолдак чихал на то, что три сестры рвались в Москву из провинциального города, наподобие Перми (как писал Чехов). Жолдаковские Ольга, Маша и Ирина – вечные ссыльные без права переписки с далеких Соловецких островов. В лагерных бараках зэчки балакают по-украински, разливают на троих и поют «Сталин – наша слава боевая, Сталин – нашей юности полет».В чеховской же «Чайке» Жолдак заклеил актерам рты и закрыл глаза – актеры должны использовать все богатство средств театральной выразительности! Комедия в четырех действиях превратилась в двухчасовой этюд для студентов актерского факультета ГИТИСа под названием «Опыт освоения пьесы «Чайка» системой Станиславского».Правда, что до опыта освоения «Чайки», то тут Жолдаку далеко до конкурентов из театра Иосифа Райхельгауза. В «Школе современной пьесы» из «Чайки» умудрились изобразить и детектив, и оперетту. А в будущем, можно надеяться, осилят еще и жанр пип-шоу, а также лошадиный балет наподобие «Зингаро».Автор криминальной «Чайки» – популярный детективщик, автор «Приключений Эраста Фандорина» Борис Акунин. Мастер облегченной словесности не поверил в то, что Треплев мог застрелиться из-за душевных страданий: он заподозрил убийство.Акунинская пьеса начинается там, где кончается чеховская: доктор Дорн просит увести Аркадину, так как Константин Гаврилович застрелился. После чего принимается за расследование. В ходе его выясняется, что у каждого персонажа есть основания умертвить Треплева – в том числе и у самого Дорна.В «Чайке» опереточной, разумеется, никаких убийств и душевных метаний. Хор и солисты распевают оригинальный текст, срифмованный садистской рукой какого-то последователя Ильи Резника: «Будем любить человека, и будем жалеть/ Мы подождем, мы надеяться будем на чудо».Тоскливая Нина Заречная превращается в сексапильную канканирующую гризетку, субтильный ипохондрический Треплев – в красавца в обтягивающих штанах, который в финале не стреляется, а производит миролюбивый залп посредством бутылки шампанского.Посильную лепту в современную чайкиниану внес Театр имени Гоголя, осуществив едва ли не первую на планете Земля постановку пьесы Теннесси Уильямса «Записная книжка Тригорина». Этот опус американского драматурга не был опубликован при его жизни, так как автор считал его неудачным: в пьесе Чехова знаменитый американец усмотрел гомосексуальные мотивы, каковые усилил и развил в собственном сочинении. Режиссер Сергей Яшин решил, что писатель совершенно напрасно скрывал от общественности столь плодотворную идею: гоголевцы благодаря ей собрали славную кассу. В новой «Чайке» Тригорин – гомосексуалист, точнее бисексуал: состоя в законном браке с Аркадиной, он вожделеет к героям в брюках (например, к работнику Якову, с которым не удит рыбу, как у Чехова, а купается в пруду). Аркадиной удается увезти с собой своего любовника-двустволку (так на жаргоне называют бисексуалов), только прибегнув к шантажу: в его чемодане она обнаруживает снимок юноши в купальном костюме.[b]Анна на игле[/b]Не секрет, что начальство и зрители относятся к режиссерским новациям не всегда адекватно. Скандальный режиссер Андрей Житинкин в недавнем прошлом служил главрежем не самого последнего в Москве Театра на Малой Бронной. Однако его сгубила страсть к театральному эксперименту. Житинкин уже ставил «Портрет Дориана Грея» как историю любви трех педерастов, «Милый друг'BB Мопассана как ... (впрочем, как сказал один известный критик, все спектакли Андрея Альбертовича – про «это»). Спектакль «Анна Каренина» по роману Льва Толстого должен был открыть новый «русский цикл» режиссера. Театральная общественность ошалела, услышав о том, что «плейбой московской сцены» (ласковое прозвище режиссера) собирается сотворить со «священной коровой» великой русской литературы. В результате несчастному непонятому Андрею Альбертовичу ничего не оставалось, как пойти на компромисс. Критика писала, что в «Карениной», кроме пары сцен, где главная героиня лакомится морфием и видит в наркотическом бреду Каренина с крокодильим хвостом, смотреть нечего. Поклонники Житинкина на премьере зевали. Но «московского плейбоя» все равно изгнали из театра, так и не дав продолжить многообещающий цикл.Куда радикальнее и притом абсолютно безнаказанно обошелся с «Анной Карениной» конкурент Житинкина на почве театральных поисков Валерий Белякович из Театра на Юго-Западе. В содружестве с драматургом Олегом Шишкиным он написал продолжение истории про суицид на железной дороге. В «Анне Каренине-2» бедолага Анна отделывается относительно легко: остается без руки, ноги и глаза. Ее любовник Вронский попадает в переделку на Балканах и лежит парализованный. Каренин пишет порнографический роман о Клавдии Боргезе: «Она взяла в руки два застенчивых, полных соком страсти алых соска и стала их теребить». Левин вожделеет к искалеченной Анне и в финале утоляет свою страсть: вопия, однако, что у его жены нет таких шрамов и рубцов.[b]Частное и целое[/b]Создатель знаменитого романа «Театр» Сомерсет Моэм однажды сказал, что искусство – это половой акт. В российском театре многие придерживаются того же мнения, правда, интерпретируя этот тезис подчас слишком буквально. Более смелые вводят в спектакль непосредственно имитации акта зачатия, другие – более робкие – ограничиваются тонкими намеками, выискивая в каждой самой простой фразе вроде «Кушать подано» фрейдистские мотивы.Безусловно талантливый режиссер Дмитрий Бертман – художественный руководитель театра «Геликон-опера» – относится к числу самых смелых театральных экспериментаторов. Чаще, чем кто-либо из коллег, Бертман слышит в адрес своих творений определение «порнография». При этом зрители на бертмановскую «порнографию» валом валят. В частности, на спектакль «Леди Макбет Мценского уезда» (на афише которой значится «Детям до 18 вход воспрещен») – пожалуй, вершину творчества режиссера.Опера Шостаковича по одноименному роману Лескова, надо заметить, благодатная почва для самых смелых фантазий: в музыке ее бушуют страсти, а вот постановки оперы в советское время отличались крайней целомудренностью. Дмитрий Бертман, чуждый ханжеской стыдливости, решил наконец материализовать тайные мысли Шостаковича. В его «Леди Макбет» зрители и критика насчитали минимум три жестко эротические сцены: свидание главных героев Катерины Измайловой и ее любовника Сергея в спальне, случайную связь Сергея и разбойницы Сонетки по пути на каторгу, а также групповое изнасилование работницы Аксиньи. Конечно, публику это поначалу шокирует. Но зато потом она вспоминает спектакль как одно из самых сильных эротических переживаний в своей жизни.«Маскарад» режиссера Виктора Шамирова, поставленный в Театре им. Станиславского, был сочтен самой скандальной постановкой в сезоне 2001 года. А все из-за одного эпизода. На балу главную героиню Нину упрашивают петь. Нина поет, но не «Горные вершины спят во тьме ночной», а песенку про задремавшую деву, дерзко разбуженную кавалером. Во время пения она без ложной стыдливости поясняет, что же ее на самом деле пробудило (это кое-что, что рифмуется со словом «поцелуй»).Тот же аксессуар, который пробудил героиню «Маскарада», вдохновил и создателей спектакля по гончаровскому «Обломову» во МХАТе. В пьесе «Облом оff» Михаила Угарова, поставленной на этой сцене режиссером Александром Галибиным, слуга Захар на какой-то невиннейший вопрос хозяина с нескрываемым удовольствием отвечает: «Х.. его знает!» Вслед за чем Илья Ильич разражается целой философской тирадой о том, может ли эта «мелюзга» у себя в тесноте и темноте панталон знать что-либо про целое![b]Онегин, я… скрывать не стану[/b]Ну и наконец о «Евгении Онегине», «энциклопедии русской жизни», а также штампов русского театра. Всякий уважающий себя постановщик с этими штампами борется по-своему. Вот прошлой зимой в Москве гастролировала Варшавская опера, представившая свою версию оперы. Там Онегина сопровождал новый безмолвный герой О***, на сцене танцевали гости с волчьими мордами, Татьяна писала письмо, катаясь по полу. И что ж, каков был итог? Спектакль разнесли в щепки.Драматический режиссер, основатель театра «Школа драматического искусства» Анатолий Васильев обошелся с «Евгением Онегиным» куда искуснее, создав гибрид оперы и драматического спектакля «Из путешествия Онегина...»Разрозненные куски текста в нем перемежаются музыкальными номерами. Спектакль начинается сразу с письма Татьяны, как обычно, длинного и путанного, но в конце Татьяна вознаграждает зрителей за долготерпение: скидывает ночную сорочку и остается голышом.Мы не будем занимать внимание читателей перечислением всех находок Анатолия Васильева вроде дуэта дылды Ольги и маленького заики Ленского или арии «Куда, куда вы удалились?», исполненной на немецком языке в экстравагантной манере Марлен Дитрих. Отметим только, что в конце спектакля герои романа превращаются в русских революционеров. Татьяна лежит убитая, а ее боевая подруга размахивает над трупом красным знаменем. В финале хор поет песню про Ленинград.Это, разумеется, далеко не все примеры вольного обращения с классикой современных режиссеров. Так что, уважаемый читатель, если и можем вас чем-то утешить, так это тем безусловным фактом, что среди обиженных потомков классиков вам однозначно не будет одиноко. А что до постановщиков-революционеров, так бог им судья.И, конечно, зритель.