[b]Зоя Михайловна Волоцкая принадлежит к старинному дворянскому роду. В 1911 году отец ее, Михаил Васильевич, вместе со своей сестрой Ниной приехал из провинции в Москву и поступил на биологический факультет университета. А Нина стала классной дамой в Мариинском институте благородных девиц. Квартиру они снимали в Козицком переулке.[/b]После Октябрьского переворота Волоцкие сожгли все документы о своем дворянском происхождении и переехали в маленький флигель на Софийской набережной, где занимали две комнатушки. Вскоре этот маленький флигель превратился в большую коммунальную квартиру безо всяких удобств и даже без кухни. Еду готовили в холодном коридоре на примусах и керосинках. Здесь в 1930 году и родилась Зоя. Отец ее к тому времени преподавал в университете, тетя Нина стала зарабатывать деньги вязанием. Матери Зоя не помнит, она умерла родами. Ее брат, дядя Леня, священник, был репрессирован, да и второго дядю, Сергея, тоже не миновала эта участь.Вблизи скромных домиков с их сугубо пролетарским населением возвышался Дом правительства или, как его стали звать позднее с легкой руки Юрия Трифонова, Дом на набережной. И совсем рядом была школа № 19, где учились все вместе: юные обитатели коммуналок и дети привилегированных слуг народа. Справедливости ради заметим, что никто из одноклассников не кичился своими родителями…Софийская набережная, 1930-е годы. По дворам и тротуарам разгуливали куры, ранним утром людей будили петухи, а по мостовой стучали колесами телеги, запряженные лошадьми… Взрослая жизнь не проходила мимо: в 3-м классе ребят заставляли зачеркивать портреты Бухарина, Рыкова, Егорова и прочих «врагов народа». До войны Зоя училась в одном классе с дочками Вышинского – Риммой и Светланой, с Майей Вознесенской и другими ребятами из Дома правительства. Дружила она с Мирой, или Лучмирой (от луч мира), Сегиной, дочерью наркома нефтяной промышленности.Зловещие слухи вползали в дом чуть ли не каждый день. Чаще всего приносила их дворничиха Глафира. У нее в Доме правительства были «коллеги», выступавшие понятыми при арестах:– С четвертого-то этажа самого с женой забрали, а ребят ихних услали кто его знает куда, – стоя у порога сообщала Глафира.У Зои, как ей казалось, замирало сердце от непонятного ужаса, а тетя Нина с некоторых пор начала панически бояться всех дворников. Но квартира продолжала жить привычной жизнью. Одни говорили: раз взяли, значит, было за что. Другие вообще ничего не говорили. Молчать было спокойнее. А потом арестовали родителей Зоиной подруги Яны Ставицкой, а ее саму поместили в приемник-распределитель, находившийся в Свято-Даниловом монастыре. В тот год Зоя с наступлением темноты стала вздрагивать от каждого стука в дверь.Квартиру населяли человек двадцать. Сейчас в Москве таких квартир нет, но и людей, похожих на тех, которые жили в них, вряд ли встретишь. Однажды зимой соседка Ольга, фабричная работница, привела с улицы двух замерзших старушек. Отогрелись они у печки, кипяточку попили да и остались у Ольги. Тихие старушки: Сашенька и Пашенька.Жили они в этой квартире до самой смерти. А учительница Надежда Яковлевна страдала какой-то непонятной болезнью. Не кашляла, не чихала, боли не испытывала, а делать ничего не могла.Лежала да и все. И в больницу ее клали, и домой врачи ходили, а разобраться в ее болезни не могли. «Видать, сглазил ее кто-то», – говорили соседи. И кто тарелку супа нальет, кто чайком ее угостит, а кто и бельишко постирает.Из соседей только Матрену Прокофьевну все недолюбливали. Ворчунья была, да к тому же «газировщица» – водой с сиропом торговала. Непролетарская это работа – торговать-то! А потом война началась. Бомбили крепко – рядом, через Москву-реку, Кремль! Прятаться было некуда, нарыли во дворе каких-то ям или траншей. До убежища в метро «Библиотека Ленина» далековато, да и Каменный мост под ударом. А бомбы падали неподалеку, и дом трясло непрерывно. С потолка штукатурка обваливалась целыми кусками, стекла в окошках, крест-накрест заклеенных полосками бумаги, звенели, а иногда и вылетали.Вокруг было много разрушенных домов. Из них часть людей переселили в закрытую церковь неподалеку от Москворецкого моста. Наспех соорудили в ней какие-то перекрытия, перегородки, и получилось нечто вроде каморок. На свалках люди раздобыли примуса, коптилки, рваные одеяла… В середине октября, когда в Москве началась паника, управдом Ульянова принесла в квартиру фотографии Гитлера и сказала, что у кого будет висеть такой портрет, того немцы не тронут.Никто не захотел брать Гитлера, и только Матрена взяла портретик и стыдливо спрятала его под передник – на всякий случай.А к Новому году немцев от Москвы отогнали. Весной 1942-го дали небольшие участки земли под огороды, посадили картошку.А в 1943 году приехала в Москву из эвакуации старшая сестра Волоцких – тетя Люба. Ее дом во Львове, где она жила до войны, разбомбили, и деваться ей было некуда. С пропиской пришлось помучиться, несмотря на то что сын ее, Георгий, погиб на фронте.У него не было одного глаза, и как ему удалось попасть не передовую – загадка: дворянский сын считал себя обязанным защищать свою Родину, под чьей бы властью она ни находилась.В 1944-м умер отец Зои. До окончания школы ей назначили крошечную пенсию. А две тети зарабатывали: Нина вязанием, а Люба уроками игры на фортепиано. Кое-как жили…Давно уже нет тетушек. И их домика на Софийской набережной тоже нет. Зоя Михайловна – кандидат филологических наук, у нее двое детей и 13 внуков. А среди фотографий родных и друзей детства – фото отца Александра Меня: она была одной из его духовных дочерей. Вот такая длинная и такая разная жизнь.[b]На илл.: [i]Зоя Волоцкая 4-я слева в 3-м ряду, 3-я слева – Майя Вознесенская, крайняя справа в том же ряду – дочь Вышинского Римма; 3-я слева во 2-м ряду – Светлана Юревич, внебрачная дочь того же генерального прокурора Союза.[/i][/b]