Смертельная реформа

Школьные учителя, родители, старшеклассники замерли в ожидании принятия нового закона об образовании. Но страшнее всего образовательная реформа может ударить по обучению творческим профессиям.
Смертельная опасность нависла над балетом и музыкой – этим искусствам хотят учить с 15 лет, когда учиться им уже бесполезно.
Театральное образование вроде бы менее уязвимо, но и у театральных педагогов полно поводов для беспокойства.
Обо всем этом размышляет ректор Щепкинского училища и профессор РАТИ Борис Любимов.
[i][b]Нам готовят беду[/b][/i][b]
– Борис Николаевич, совсем скоро Госдума может принять новый проект закона об образовании. Как это скажется на судьбе Щепкинского училища и РАТИ?[/b]
– Удар от реформы образования прежде всего испытает РАТИ-ГИТИС. Понятие академии больше не существует, остаются университет, институт и колледж. И РАТИ оказывается в положении института, что абсолютно не соответствует его статусу. Еще 20 лет назад, когда все было можно, я говорил, что надо становиться университетом (да и сейчас не поздно за это бороться). Но мои наивные покойные коллеги полагали, что если мы назовемся академией, то они автоматически станут академиками.
По сути же мы являемся театральным университетом с 8 факультетами, где рядом обучаются актеры, режиссеры, продюсеры, критики, балетмейстеры, эстрадники, цирковые, художники, специалисты по музыкальному театру. В России такого вуза больше нет, в Европе, помоему, тоже. С изменением статуса уйдут магистратура, аспирантура, последовательность воспитания педагогических кадров. Моя трудовая книжка лежит в Щепкинском училище, но мне небезразлична судьба факультета, где я стал студентом 47 лет назад, преподавателем – 38 лет назад, а завкафедрой – 29.
Эту огромную беду нам сознательно (а скорее, бессознательно) готовят люди, которые вообще ничего не понимают в художественном образовании. Всякие литинституты, консерватории и хореографические училища для них, как гвоздь в ботинке, потому что мы не вписываемся в стандарт.
Они думают: раз нет такой системы в Америке или Европе, пусть и у нас не будет. Мало ли чего нет в Америке! Если мы не умеем шить куртки и собирать автомобили, значит, надо вообще отказаться от их производства и закупать или учиться их делать. Но наше театральное образование – не хочу говорить «лучшее в мире» – оно единственное в мире.
Пусть кто-то возьмется доказать, что оно у нас упало за последние годы. Даже те, кто не любит традиционный театр, с восторгом пишут о курсе Женовача, курсе Кудряшова (все – ГИТИС). Наши театроведы прекрасно трудоустраиваются, защищают диссертации.
Сейчас стало модно говорить о Болонском процессе и универсальности дипломов. Ребята, да что же мы так заботимся о том, чтобы наши выпускники трудоустраивались в Европе?! И потом, я что-то не слышал, чтобы там у наших актеров спрашивали дипломы. Мастрояни не спрашивал у Михалкова, какого образца у того диплом. Мы же не согласны прогнуться во всем ради вступления в ВТО, так зачем же прогибаться в том, что у нас действительно получается неплохо.
Про мой родной театроведческий факультет говорят, что, дескать, это советское детище.
Но его создавали люди с дореволюционным образованием, в первую очередь Алексей Карпович Дживилегов, один из крупнейших специалистов по истории мирового театра.
Он привнес в обучение театроведов университетский масштаб. Теперь нас превращают в бакалавриат – то есть гонят назад, в ЦЕТЕТИС, существовавший до 1931 года.
[i][b]Шальная пуля[/b][/i][b]
– А дальше?[/b]
– А дальше я представляю, как легко будет разделаться со зданием и с людьми. Потеряв аспирантуру и магистратуру, ГИТИС окажется бакалавриатом, то есть практически средним специальным учреждением, которое не дает полноценное высшее. А значит, будет падать конкурс, особенно на режиссерский, продюсерский, театроведческий.
Ведь если у человека что-то не сложилось, но есть полноценное высшее образование, он может работать в других сферах, куда без высшего не берут.
Если так пойдет, то следующую аттестацию мы рискуем не пройти как институт и стать колледжем. Щепкинского училища это коснется не сразу – мы так и остаемся институтом. Но если следовать логике закона, однажды кому-то может показаться, что мы (и Школастудия МХАТ, и Щукинское) не институт, а колледж. И тогда может встать вопрос: а зачем колледжу здание в центре? Мы же копеечные. По сравнению с университетом, который принимает 200 человек в год, у нас всего учатся 200 человек. Уж наверное, у нашего государства сейчас денег не меньше, чем было в 1943 году, когда открылась Школа-студия МХАТа, – даже с учетом будущего чемпионата по футболу.
Бюджет наш ничтожен. Но здания, которые мы занимаем, стоят совершенно по-другому. Борьба за собственность идет повсеместно, и если в Москве это как-то контролируется, то на периферии могут начаться такие «станицы Кущевские», что держись. У нас в театральном мире пока практически не было криминала. Убийство ректора Сергея Исаева, которое до сих пор никто не объяснил, выглядит как финал романа «На Западном фронте без перемен», как шальная пуля. А вот что будет дальше, не знает никто.
Исторически, я уверен, все преодолимо. Но опять приходится тратить жизнь на сопротивление тому, что так радостно принимается чиновниками, не воспитавшими ни одного ученика.
И ведь сколько таких «улучшений» мы пережили! Я был школьником, когда бравые чиновники ратовали за связь школы с жизнью – и мы раз в неделю отправлялись на стройку. Ни один из нас не стал строителем, ничего мы не построили, разве что бегали в обед работягам за портвейном (благо детям тогда продавали) и порой сами прикладывались. Зато все рапортовали.
[i][b]Госзадание театральному вузу[/b][/i][b]
– Когда ввели ЕГЭ, вы смотрели в будущее не так пессимистично.[/b]
– Любому понятно, что ЕГЭ – это глупость. Не потому, что тестовый экзамен плох, а потому, что он не может быть критерием для поступления в вуз, тем более творческий. Да, была коррупция в институтах, но мы перевели ее на другой этаж – в школы, которых больше, и от центра они дальше.
Могу точно сказать: за годы моего ректорства коррупции у нас не было. Звонки с просьбой повнимательнее посмотреть на Иванова или Петрову были, в том числе и из органов, которые призваны отвечать за борьбу с коррупцией. Но привилегий эти абитуриенты не получали. Можно, конечно, взять корявую студентку, но с первых дней учеба для нее здесь будет мукой. В обычном вузе выясняется, кто чего стоит, два раза в год, а здесь – каждый день. И никакие органы не помогут. К тому же чиновники, помнится, впаривали нам, что благодаря ЕГЭ будут поступать грамотные люди. А я вижу по запискам студентов, сдавших ЕГЭ, как «грамотно» они пишут – ну просто олигархи на Рублевке в 1990-е годы.
Но первые две волны ЕГЭ мы как-то преодолели и даже набрали хорошие курсы.
[b]– Как может выглядеть «госзадание» театральному вузу?[/b]
– На уровне общих слов – я не думаю, что будут какие-то идеологические установки. Но государство может сказать, что вместо наших 25 студентов на актерский курс достаточно принять 15 – а значит, сократится бюджет кафедры и количество преподавателей.
[b]– А количество внебюджетных студентов оно может регламентировать?[/b]
– Мы зависим от своих площадей и не можем беспредельно увеличивать количество платных студентов. Есть расчет, сколько квадратных метров должно приходиться на одного студента. А вообще, наши законы часто противоречат друг другу. Например, мы обязаны иметь медкабинет, но в штатном расписании не предусмотрен ни врач, ни медсестра. Так сложилось, что в последнее время я все время ищу, где могу быть юридически не прав. Каждая падающая сосулька летит в меня. А какая легкая была у меня жизнь, когда я мог всего лишь получить нагоняй за то, что не разобрал со студентами спектакль по Брежневу или написал какую-то «неправильную» статью.
[b]– Школы рискуют лишиться многих обязательных предметов. Грозит ли это вам?[/b]
– Если какой-нибудь вуз станет колледжем, такие предметы, как история музыки или культурология, вообще уйдут или сведутся к минимуму.
И не будет моя коллега, как недавно, возмущаться, что студенты плохо сдали изобразительное искусство XVIII века, потому что предмета такого не будет.
Не надо быть пророком, чтобы подумать о весеннем паводке не 31 марта, а раньше. Так почему не подумать о том, как будут учиться наши дети по этой системе.