[b]Вчера для широкой публики открылась выставка Нестеровой «Отражения утраченного времени». 50 работ за последние три десятилетия представлены из собрания нью-йоркского Фонда IntArt, самой Третьяковки, Русского музея, Музея Людвига в Русском музее, Галереи современного искусства «Палаццо Форти» и музея «Арбат Престиж».[/b]Кстати, именно учредитель Фонда IntArt Александр Герцман уже многие годы занимается выставками художницы, собрал и организовал нынешнюю и выпустил роскошный альбом-книгу, к ней приуроченную. Сама же выставка «Отражения утраченного времени» уже побывала в Германии и после Третьяковки будет демонстрироваться в других странах Европы и США.Яркие, с крупными чертами лиц, почти лепными носами мужчины в шляпах, женщины в платьях с оборками и летних манто – плотские, живые, вроде бы монументальные и одновременно очень подвижные, быстрые в ходьбе и энергичные в жестах – сидят на скамейках, ходят по бульварам Москвы с их осенними деревьями, памятниками, чугунными решетками. Какое все знакомое, сугубо московское, с непередаваемым единством ироничности, почти хулиганствующего подтрунивания и человеческой теплоты! Такими впервые запомнились картины Натальи Нестеровой на выставке в Доме художника на Кузнецком Мосту еще в 1974 году. Она была посвящена четырем художникам, но в Нестерову невозможно было не влюбиться сразу и навсегда. Лично я даже сейчас могу вспомнить и показать, в каком зале и где, на какой стене висели ее работы…Десятилетие спустя надо было завизировать у Натальи Игоревны наше интервью с ней, и она вдруг сказала: «Его должна прочитать мама…» Выставка художницы «Отражения утраченного времени», ее альбом посвящены прежде всего маме – Зое Николаевне Нестеровой, с которой художница прожила бок о бок 58 лет. И когда на вернисаже кто-то из журналистов спросил о самых счастливых и трудных периодах жизни и творчества, Нестерова по-житейски просто ответила: «Счастливой была молодость. Сейчас тяжело терять близких людей. И понимать, что эти потери невосполнимы…» Конечно, она говорила о маме.«Детство мое – счастливое детство, – говорит Наталья Игоревна. – Родители были архитекторами. А дедушка – очень хорошим художником и педагогом (он учился с Фальком, они одной школы). И тогда, и сейчас у нас в доме висят его картины – близкие по манере Сезанну. Он любил Сезанна и Дерена. Поэтому мне не надо было прилагать усилий, чтобы войти в мир живописи. Любимой моей книгой в детстве был огромный альбом западного искусства, который я бесконечно разглядывала, особенно когда болела, а болела я часто. Там были Матисс, Сезанн, Ван Гог. Поэтому позже мне никогда не надо было в себе что-то преодолевать, открывать, постигать для восприятия самых разных направлений. Живопись вошла в мою жизнь естественно. И сколько помню себя – я всегда рисовала».Детство до сих пор на ее картинах «Игра в обруч», «Чехарда», «Городки» – словно особый, утраченный мир. Не просто безоблачно-нежный, нет. Но – упрямый, ясный и ностальгически грустный. Мальчишки и девчонки в одинаковых белоснежно-полосато-синих матросках, играя и споря друг с другом, честны и настойчивы. «Утраченное время» на этих картинах – это тоска по справедливости.Был период, когда Наталья Нестерова писала картины на библейские сюжеты, закрывая лица персонажей однотонными белыми или охристыми масками. На выставке он представлен работами «Омовение ног», «Мужи в Гефсиманском саду», «Поцелуй Иуды». Драматизм ситуаций и отношений читается лишь по максимально скупым жестам, насыщенному, тревожному колориту широких мазков. В этих картинах есть скрытая мощь и сила страстей, величие и монументальность раннего Возрождения, и прежде всего любимого художницей Джотто.Это работы 1992 года. Теперь Нестерова вернулась к открытым лицам – правда, играть гримасами ее персонажи не стали.– Истосковались по лицам? Вернулись к ним?– Тогда мне казалось, что я тиражирую одинаковые лица. Закрыла их масками. Потом опять стала писать лица. А сейчас горюю, что открыла их, поскольку под маской скрывается больше тайны, она расширяет смысл.Был и период, когда Наталья Нестерова не только закрывала лица, но и превращала людей на холстах в манекены в цирковых трико.А теперь, на картинах 2003 года «Нервный, агрессивный, самодовольный», «Равнодушный, наглый, послушный», «Беззаботность, надежда, отчаяние», «Юность, зрелость, старость», ее персонажи-символы превратились в каких-то кукол, забинтованных с ног до головы пациентов больницы. Страшноватыми выглядят в равной мере и ее радость, и ее печаль.В декабре 1993 года в мастерской у Нестеровой мне запомнились две очень сильные работы. Одна – уличный факир с факелом среди скопления зевак готовится то ли глотать, то ли раздувать огонь. Другая – толпа людей на фоне полыхающего пламени, на лицах – застывшие маски: оцепенение, ужас, страх… Это была ее реакция на расстрел Белого дома.«Эти события показали, – говорила тогда Наталья, – что мы все ходим по лезвию бритвы; показали, как наша жизнь зависит от каких-то совсем недостойных людей. Сейчас трагическое время, а не смешное. – И добавила: – Я всегда себя чувствовала под дулом пистолета».Интересно, что даже в целом цикле ее картин с морскими пейзажами, пляжными шезлонгами, гамаками, песчаными дюнами, отдыхающими мужчинами и женщинами (опять же в бело-полосато-синих костюмах и платьях) и атакующими их чайками есть ощущение этого лезвия бритвы – простор, свежий соленый ветер и кровожадно-хищные птицы.Но все же в отражения утраченного времени она вглядывается без отчаяния и надрыва. Взгляните на афишу выставки: мужчина и женщина, придерживающая широкополую шляпу от ветра, идут к нам спинами по песчаному пляжу. В них такое внутреннее достоинство, столько прохладной правоты и такое ощущение простора и свободы, что хочется немедленно к ним присоединиться.