Запрещена к показу

[i][b]«Для меня очевидно, – писал художник Иван Крамской, – что после этой картины число преступлений должно уменьшиться, а не увеличиться, потому что кто раз видел в такой высокой шекспировской правде кровавое событие, тот застрахован от пробуждения в человеке зверя».[/b][/i]Эти слова Крамского относятся к картине Репина «Иван Грозный и сын его Иван», ныне подлинной жемчужине коллекции Третьяковской галереи. И пусть слова эти не нашли подтверждения в будущем – преступлений с того далекого времени не стало меньше, хотя каждый школьник в нашей стране видел эту картину на страницах учебников истории, они в полной мере отражают силу эмоционального воздействия, которое оказало это полотно на современников.Как бы мы сказали сегодня, это была сенсация! Тогда говорили иначе – красиво, хотя и несколько выспренно: картина взбурлила общественность, возмутила сторонников самодержавия, стала вызовом монаршему правлению в России.А началось все весной 1881 года. На одном из московских вечеров слушали новую вещь композитора Римского-Корсакова «Месть». Созваны на премьеру были лишь истинные ценители изящного искусства, и среди них – художник Илья Репин и купец-коллекционер Павел Третьяков. Последний сочинение господина Корсакова принял сдержанно, а вот на художника она произвела сильное впечатление.[i]«Звуки завладели мною, – рассказывал позднее Репин. – Я подумал, нельзя ли воплотить в живописи то настроение, которое создалось у меня под впечатлением этой музыки? И тут я вспомнил о царе Иване... Я работал как завороженный. Минутами мне становилось страшно. Я отворачивался от этой картины, прятал ее. На моих друзей она производила то же впечатление. Но что-то гнало меня к этой картине, и я опять работал над ней».[/i]На вопрос, почему именно Иван Грозный вспомнился художнику после памятного музыкального вечера, Репин тоже дает ответ. Еще в 1877 году, когда он писал портрет Ивана Забелина, знаменитый археолог и историк рассказал ему об обстоятельствах, которые привели к трагическому столкновению между Иваном IV и его сыном. И страшной развязке – «жезлом в висок».Около пяти лет трудился Репин над «Грозным». Первый карандашный эскиз он сделал сразу по возвращении домой с концерта. Чтобы добиться максимальной правдоподобности – свет, полутона, – художник переставил мебель в своей мастерской, соорудив нечто вроде дворцовых покоев. Вопрос с царственным облачением Репин решил просто: он делал выкройки и эскизы, а его домочадцы вышивали узорный орнамент на сапогах и платьях двух Иванов.Теперь предстояло найти подходящую натуру для царя. С этим вышла закавыка, но как-то на Литовском рынке Репин встретил чернорабочего, черты лица которого совпадали с обликом задуманного Грозного. Репин усадил старика перед собой и быстро написал этюд, легший в основу образа будущего царя. Много позже, когда дело дошло до лица, Репину позировали композитор Павел Бларамберг и художник Григорий Мясоедов.Моделью для царевича явился Всеволод Гаршин, в облике которого было что-то трагическое, какая-то обреченность. Но Гаршин был брюнетом, тогда как царевич Иван в представлении Репина был блондином. Поэтому при окончательной доработке головы царевича Репину позировал художник Владимир Менк.И вот – готово. Репин выставляет «Грозного» на XIII выставке Товарищества передвижников. Сказать, что это спровоцировало скандал, значит не сказать ничего. Мало коллеги оценили картину как несомненный шедевр, молодежь Санкт-Петербурга увидела в ней вызов существующему строю. Стало обычным принесение публичной клятвы перед картиной типа: [i]«Клянусь положить все силы и даже жизнь свою на борьбу с кровавым царским режимом».[/i]Реакция на подобные демарши наступила незамедлительно: официальные чины, воспринимавшие картину как протест против арестов, последовавших после убийства Александра II 1 марта 1881 года, решили запретить картину к публичному показу. Помешало им в этом одно – картина отбыла в Москву к Третьякову, который, что называется, еще «в работе» приобрел полотно для своего собрания.В Первопрестольной «Грозного» ожидал не менее громкий успех. Об этом писал Репину потрясенный увиденным Лев Толстой. Продолжались и клятвы юных революционеров, что побудило соизволить лицезреть творение господина Репина самого обер-прокурора Синода Победоносцева. В своем письме Александру III он отмечал: [i]«Сегодня я видел эту картину и не мог смотреть на нее без отвращения… Трудно понять, какой мыслью задается художник, рассказывая во всей реальности именно такие моменты, и к чему тут Иван Грозный. Кроме тенденции известного рода, не приберешь другого мотива».[/i]2 апреля 1885 года Третьяков получил с нарочным извещение московского обер-полицмейстера о том, что [i]«Государь Император высочайше повелеть соизволил картину Репина «Иван Грозный и сын его Иван» не допускать для выставок и вообще не дозволять распространения ее в публике какими-либо другими средствами».[/i]Под «домашним арестом» картина пробыла три с половиной месяца, пока художник Алексей Боголюбов, некогда дававший Александру III уроки живописи, не заступился за нее перед царем и не добился монаршего снисхождения. Запрет с картины был снят, и она вновь стала доступной обозрению.Художники писали новые полотна, не менее провокационные, и, казалось, «Ивана Грозного» кисти Репина оставили в покое как юная поросль с ветром в голове, так и представители власти. Но в январе 1913 года случилось страшное. Один из посетителей Третьяковки, иконописец Абрам Балашов, с исступленным криком, выдававшем душевнобольного: «Довольно крови!» – изрезал картину ножом. Три огромные дыры зияли на холсте.Над восстановлением картины трудились и сам Илья Репин, и попечитель Третьяковки художник Игорь Грабарь, и реставраторы музея. Итогом их работы стало возвращение картины «к жизни».А потом произошла революция, которой очень нравился «кровавый Грозный» – доказательство бесчеловечности российских самодержцев, и на картину Репина больше никто не покушался... Пока не грянула перестройка, и на классику не посягнули провозвестники нового искусства, отрицающие все, что было прежде. А впрочем, каждая эпоха рождает своих глашатаев. Когда-то им был Илья Репин – до того, как стать классиком.