Экономика должна иметь мораль: как построить процветающее государство

На сетевом телевидении «Вечерней Москвы» с начала апреля открылась новая программа — «Еще не вечер». Ее гостями будут люди, чьи поступки, взгляды и идеи не смогут оставить вас равнодушными. Вот и сегодняшние гости студии, мы уверены, зацепят вас за живое, ведь рассуждать они будут о том, что касается всех, то есть об экономике. Какой она должна стать и может ли она обладать моралью? Об этом мы и поговорим с Рустамом Давлетбаевым и Игорем Смуровым.

Все мы хотим жить долго и счастливо, но счастье зависит от массы вещей, включая экономические факторы — ведь материальную сторону жизни никто не отменял. Гости нашей программы — экономисты Рустам Давлетбаев и Игорь Смуров — уверены, что мы живем в неправильной для нас экономической парадигме, а можем жить в экономике моральной, более близкой нам по духу.

— Слово «мораль» относится к области социальной, но не экономической. Но недавно вы, уважаемые гости, были приглашены в Общественную палату, где излагали разработанную вами экономическую доктрину, в которой тезис о моральной экономике звучал постоянно. А еще в доктрине вы много говорите о таком социальном классе, как прекариат. Объясните эти два момента?

— Рустам Давлетбаев (далее Р.Д.). Прекариат — это практически сложившийся новый класс. Само это слово происходит от латинского precarious, что означает «нестабильный». Скажем просто: это люди, которые выпали из общественной и экономической жизни. По разным оценкам, прекариат составляет треть населения и относится к теневому сектору экономики, что не означает, что он криминальный: он объединяет людей, живущих случайными заработками, оказывающих друг другу услуги.

— То есть это люди, не работающие официально?

— Игорь Смуров (далее И.С.). Они могут официально работать, в том числе иметь ИП, быть мелкими предпринимателями.

— Хорошо. Я официально работаю в редакции, и вдруг Рустам просит: напиши мне что-нибудь… И я начинаю подрабатывать. Я — прекариат?

— И.С. Да, это прекарный труд. Как и фриланс. Формирование прекариата у нас ускорилось в 1990-х. Но исследователь-социолог Жан Тощенко написал книгу о прекариате еще в 2018 году, назвав нас «обществом травмы».

Перелом, состоявшийся в 1990-х, когда мы из одного уклада перешли в другой, это «общество травмы» и сформировал. 1990-е принесли серьезное общественное расслоение, большинство (на сегодня более 80 процентов населения) людей было исключено из общественной жизни, в обществе сформирован громадный запрос на социальную справедливость. Важно понимать, что прекариат опасен: этот вопрос исследовали на Западе, поскольку это не только наше явление, и Гай Стэндинг, например, называет его представителей новыми санкюлотами.

Если пролетариат еще можно вооружить идеологией, то прекариат — нет, эти люди уже не мыслят рационально, группируются по сообществам, включая оккультные и так далее. Сейчас на повестке у нас Год семьи. Прекрасно! Но пока эти люди не будут социализированы, пока им не будет дан некий экономический инструмент, чтобы они полноценно проживали свою жизнь и отвечали за нее, демографического роста ждать не следует. Бытовая экономика вся прекарная. Даже в мелочах. Если я захочу перевезти некий груз с дачи домой, я обращусь к товарищу, у которого есть грузовичок, а рассчитаюсь ящиком водки.

У нас целые прекарные анклавы есть. В Дагестане так устроена добрая половина экономики. Но существующая ныне экономическая система, ее центр уже в стадии клинической смерти. Система сжимается, и все больше людей выбрасывается за ее пределы, превращаясь в прекариат.

— Р.Д. И протекающая сейчас технологическая революция, развитие информтехнологий, роботизация, внедрение искусственного интеллекта — все это способствует росту этой тенденции. Процессы автоматизируются, люди высвобождаются, становятся ненужными. Это вообще цель текущей экономической модели. А цель ее в одном: в зарабатывании денег.

— А что, деньги — это не главное? Какое-то принципиально новое видение…

— Р.Д. Напрасно язвите. Я вот люблю на встречах с предпринимателями задавать вопрос: что такое деньги? Все отвечают по-разному. Но главное, получается, что банки — это некие предприятия, производители денег. А мы наивно считаем, что деньги при этом чем-то обеспечены.

— Ну а как же? Конечно.

— Р.Д. Так должно быть, но этого нет. Банки в ответ на это расскажут вам про золотовалютные резервы. Но ключевое слово — «валютные», потому что мы что-то должны продать на экспорт, чтобы в стране появились деньги. Как правило, продаем нефть и газ… Но давайте о другом. Когда я работал в сельском хозяйстве, лично видел, как туда приходили большие инвестиции.

И жизнь кипела. Но в какой-то момент деньги просто… исчезали. И все уходило в кризис. Тогда я задался вопросом: какая форма экономики позволяет людям брать ответственность за свою жизнь? Начал изучать кооперацию. А в ней правит не капитал, а человек — по формуле «один человек — один голос», капитал учитывается как инструмент, но перестает быть элементом власти. Это нужно выстраивать на новом технологическом укладе и с новыми технологиями.

— И.С. А мне удалось посмотреть в Швейцарии, как работает кооперативный WIR-банк, который эмитировал собственную вспомогательную валюту WIR, таким образом стабилизируя швейцарскую экономику.

— Вы упомянули кооперативы, вспоминается конец 1980-х, вареные джинсы, Рижский рынок…

— И.С. Термин был введен с легкой руки Роберта Оуэна в начале XIX века. Поскольку он считается у нас социалистом-утопистом, который был против экономики стяжательства, ему нужно было как-то обозначить нормальный экономический уклад. И он это сделал — признаю, неуклюже, на деле под этим термином подразумевалась нормальная экономика. Весь вопрос в целеполагании. Вы вот съязвили относительно денег. Но что сейчас главное? Извлечение прибыли и ее максимизация.

— Но как может быть иначе? Кстати, вы в свою речь внедрили слово «стяжательство». Это разве понятие не из числа моральных категорий?

— И.С. Нынешняя экономическая модель зиждется на стяжании, то есть на получении прибыли.

Одно дело, когда ты продаешь то, что тебе не принадлежит, и другое — эквивалентный обмен. А стяжательство связано с понятием лихвы. А это уже грех.

— Р.Д. А сколько вообще стоит произвести деньги и для роста экономики их предоставить? Мы видим: все зависит от ключевой ставки.

И вдруг обнаруживается, что самыми успешными оказываются в экономике банкиры, а не производители! Что меня сразу подкупило в кооперации: там нет ссудного процента и спекуляций.

— Гобсек сейчас перевернулся бы в гробу.

— И.С. Да, но Гобсек еще по-человечески себя вел: помните, все повторял — 14 процентов! А посмотрите на нашу процентную ставку сейчас, что это, если не лихва?

— Р.Д. У мусульман кредиты — это проявление греха. И когда я начал изучать священные книги — Коран, Библию — я нашел там доказательства того, что это действительно грех.

— Иисус Христос говорил, что нельзя одновременно служить Богу и Мамоне, имея в виду под словом «мамона» богатство и деньги. Но если кто-то из банкиров прочтет, что кредит — грех…

— Р.Д. Но финал классических банков не за горами. И это не я сказал, это тенденция, которая идет сегодня под руку с цифровизацией. Это, кстати, хорошо понимает господин Греф — поэтому из названия его банка ушло слово банк, остался просто «Сбер». Классическое кредитование завершается. На пороге новый закон о цифровом рубле. А его нельзя положить на депозит, нельзя дать в кредит …

— И.С. Но самое главное и горькое, что мы живем в чужом экономическом укладе, причем уже второй раз в нашей истории. Первый раз нам этот экономический уклад навязали в конце XIX века, это закончилось 1917 годом и кровавой Гражданской войной. Второй раз нам его навязали в 1990-е — я о той самой «рыночной экономике», где «рынок все порешает». И мы, Россия, как экономическая колония, которой мы были, во всяком случае до 2022 года, с упорством, достойным иного применения, всеми силами стремились «встроиться» в этот чужой экономический уклад. Да и война, по сути, гражданская, тоже уже идет.

— Простите великодушно мою необразованность: а разве у нас была альтернатива?

— И.С. Если обратиться к истории, то до середины XIX века российские купцы-староверы ссудного процента не признавали. Потом начались реформы того же Витте, и к 1917 году большая часть российской промышленности и весь финансовый сектор принадлежали французам, англичанам и немцам. Потом это выплеснулось в революцию, после чего мы 70 лет жили… в плановой социалистической экономике.

Ну в общем да, и хотя она была встроена в идеологическую платформу марксизма-ленинизма, но базировалась на классической английской политэкономии. Ну а если посмотреть, что представляет собой классическая английская политэкономия, это вообще настольная книга капиталиста… Таким образом, мы и в советские времена продолжали жить в том же экономическом укладе, но «доработанном напильником» товарищем Сталиным: вспомните, например, как бодро работали артели. Но не стало его — и все разрушилось.

— А к моменту перестройки все уже трещало по швам. Нас и потянули в рынок...

— И.С. Нас, студентов, заставляли читать Макса Вебера с его протестантской этикой...

— Р.Д. Мы были очарованы Микки Маусами, Скруджами и жевачкой… Если представить модель роста экономики с ссудным процентом, то она экспоненциальна, растет по экспоненте. Но у экспоненты есть точка во времени, где она обрушается, натыкаясь на какой-либо предел.

В нашем случае это предел по долгам, по ресурсам. Этот процесс сходен с динамикой развития раковой опухоли в здоровом органе: когда сначала орган демонстрирует себя как очень здоровый, потом начинается удвоение раковых клеток, опухоль поглощает орган и умирает вместе с ним. То же самое происходит в экономике: экономика с ссудным процентом сначала показывает прекрасные результаты, все растет как на дрожжах, но затем достигается некий пик и происходит обрушение. Так было в 1929 году, тогда биржа одномоментно потеряла до 90 процентов стоимости, а потом началась Великая депрессия, выход из которой произошел через войну. Но в 1945 году эта же модель экономики была перезапущена, но уже в мировом масштабе. А дальше происходила такая история.

Если раньше ссудный процент применялся для кредитования только производителей, то чтобы победить в борьбе двух систем, американской и советской, появилась рейганомика — инструмент кредитования будущего потребителя, который перекладывал свой долг на будущее поколение. Эта модель была устроена так, что нужно было рефинансировать свои кредиты и постоянно понижать учетную ставку. Михаил Хазин в своей теории кризисов прав: когда ключевая ставка доходит до нуля, начинаются кризисные процессы. Мы сейчас в моменте этого самого мирового кризиса. Но у нас есть небольшой временной лаг. Поскольку мы, с одной стороны, оторвались от мировой финансовой системы, произвели физическое отсечение (или нас отсекли) и стали своего рода автаркией.

— И.С. А как только мы получили автаркию, откуда ни возьмись возник экономический рост, и это несмотря на противодействие финансово-экономического блока. У нас на самом деле очень много факторов для роста, они просто начали проявляться.

— Почему вы называете нынешний уклад чужим?

— И.С. Потому что он противоречит нашей цивилизационной сути.

— Скажите еще — нашей ментальности!

— И.С. Скажу. Он противоречит ментальности русского человека. Наш архетип на чем строился? Он был исторически и географически детерминирован. У нас в целом слабая плотность населения, большие расстояния, у нас холодно, короткое лето, а из-за этого низкий прибавочный продукт. В России день год кормит. Это значит, что мы мобилизуемся на короткое время.

А еще у нас нет естественных границ, почему нас все время плющили что с востока, что с запада. Так вот: в таких природных условиях нельзя идти в рыночную экономику. В нее идут там, где тепло, ибо у каждого разорившегося там индивидуального хозяйства есть шанс быстро восстановиться, а у нас такого шанса нет. И нам нужно иное: «хозяйствование». У нас и общинность в подкорке сидит, потому что это возможность противостоять агрессивной среде. Общинность — это и есть кооперация.

— Р.Д. Понимаю, слова «община» и «общинность» уводят в архаику… Но это коллективный способ принятия решения: один человек — один голос. И мы сегодня не в экономике хозяйствования находимся! Кстати, еще Аристотель в свое время писал о том, что есть экономика как «экономус», то есть в прямом переводе — правило ведения хозяйствования в общественных целях, а есть хрематистика, которая и переводится как наука о богатстве. И мы живем, когда каждый стремится накопить денег, но живем не в «хозяйствовании», а в парадигмах хрематистики. По сути, произошла подмена.

Аристотель предупреждал: если вы смешаете эти две экономики, то получите бесчисленные кризисы. И был прав.

— Честно вам скажу: послушав, о чем мы тут говорим, любой уважающий себя банкир должен схватиться за голову: попахивает революцией!

— Р.Д. Нет, мы не говорим о революции, мы говорим о том, что должно появиться место для кооперативной моральной экономики — экономики без ссудного процента, с эквивалентным обменом, с применением цифровых технологий.

— И.С. И сейчас у нас к этому есть все предпосылки. Что касается нашей цивилизационной сути, то нам нужна своя модель экономики, которая нам ближе всего. Моноцентричная модель скоро почит в Бозе, экономика ссудного процента — тоже. Мир поляризуется, система становится полицентричной, в ней начинают развиваться горизонтальные сетевые структуры. А кооперация — это и есть горизонтальная сетевая структура. Абсолютно очевидно, что идет переход от финансового капитала к ресурсному, то есть к материальному. Мы вот говорили про прекариат, так нужно давать возможность этому классу социализироваться, включаться в экономику. Кооперативная система справедлива, а цифровизация позволяет ее масштабировать.

— Как же все это может работать с позиций существующего законодательства?

— И.С. Не поверите, это самое интересное — закон есть! Закон № 3085–1 от 19 июня 1992 года уникален. Мы проанализировали и европейское, и азиатское законодательство, наш закон — лучший.

— Р.Д. Общественная палата стала для нас площадкой для оглашения тех идей, что продвигаются движением «Русская весна» под руководством Александра Проханова. И у кооперативной экономики, за которую мы ратуем, сейчас образовались три столпа: эквивалентный обмен без ссудного процента, коллективное управление и общие цели.

— И.С. Дело в том, что в рамках именно некоммерческой формы потребкооперации существует идеальный клиринговый механизм, и он имеет абсолютно классическую инвестиционную природу, которая и обеспечивает эквивалентный обмен, когда есть взнос и его возврат.

— Р.Д. Для наглядности представьте круглый стол. Кооператоры все излишки кладут на него. Кто профессионален — у того излишков больше, и то, что он делает избыточно, нужно другим. А он может себе забрать то, чего нет у него.

— И.С. А в цифровом виде этот стол можно представить себе как большую промышленную площадку, потому что на этом «столе» можно делать какое угодно количество промышленных переделов и какую угодно сложность промышленного или технологического изделия. Как устроена наша промкооперация? Это обычно несколько предприятий, работающих в одном холдинге или в одной группе: кто-то делает метизы, кто-то — маленькие движки, а кто-то — проволоку. И все это друг дружке продается по цепочке, а где есть продажи, есть прибыль, есть и налог на прибыль и НДС — налог чисто колониальный, он не дает возможность толком наладить промышленное производство. Конечное изделие вдруг становится чрезвычайно дорогим и неконкурентоспособным. А в кооперации технологическое изделие можно делать без этих движений, без купли-продажи, бесшовно.

И цифровизация нам в этом поможет.

— Все же не могу понять, как вы хотите сюда подключить еще и морально-нравственные порывы.

— Р.Д. Поскольку цифровизация состоит в том числе и из автоматизации процесса, она построена на определенных математических правилах. Введем модное слово — смарт-контракт; это целевые кооперативные контракты, когда алгоритм (четкий, математический) нарушить нельзя, а эти правила вшиты в этот алгоритм в строгом соответствии с законом. И даже если очень хочется, не получится их нарушить.

— И.С. Кстати, в исламском банкинге запрещен ссудный процент. И эта экономика существует! И в православной среде такие попытки были.

— А насколько готовы принять предлагаемую вами модель люди?

— Р.Д. У нас сильная дихотомия. Мы же своим родственникам и друзьям даем деньги в долг не под проценты? То есть мы в обычаях наших не научились это делать. А приходим в банк — и играем по их правилам. Но существующая экономическая модель завершается. Нас, кстати, позвали в Общественную палату еще раз — рассказать о наших наработках и планах.

— И.С. Давайте обсуждать кооперативную экономику. Начнем — скооперируемся с теми, кто думает так же, начнем двигаться быстрее.

— Р.Д. И в этом наша цель. Кстати, мы занимаемся исследованиями, а в июне на Байкале пройдет уникальнейшее мероприятие — мы попробуем создать новую кооперативную торговлю и антиторговлю через методы общественного проектирования. Будет интересно, присоединяйтесь! Может быть, именно в наших наработках находятся ответы на ваши вопросы.

ДОСЬЕ

Рустам Давлетбаев — экономист, после кризиса собственного предприятия занялся исследованиями причин краха и пришел к выводу, что сегодняшняя экономическая модель не единственная из всех возможных. Создатель знаменитых «шаймуратиков», собственной внутренней валюты, которая позволила начать жить убыточному колхозу. Куратор направления развития цифровой кооперации Союза потребительских обществ «Русь».

Игорь Смуров — экономист, окончил МГИМО и преподавал там, работал в финансовой сфере более 20 лет: от аудита и корпоративных финансов, до M&A, управления активами и проектного финансирования. Куратор направления развития приоритетных проектов Союза потребительских обществ «Русь».

КСТАТИ

WIR-банк — швейцарский банк, эмитент независимой дополнительной валюты в Швейцарии: он управляет частной электронной валютой, называемой WIR, которая используется в комбинации со швейцарским франком для создания двойной валютной операции. Валюта WIR существует только в безналичной форме и обращается внутри сообщества (кооператива) WIR.